Часть 3. Новая сила

Мы с Генрихом расположились в баре Конторы. Выпиваем, из музыкального автомата звучат песни Кристы Белл. Атмосфера душевная.

– Недавно я осознал, что такое горечь победы. Жаль мне Орден, – признался Генрих.

– О чем тут жалеть, – удивляюсь я, – куча идиотов, к тому же деструктивных.

– Деструктивных, конструктивных, какая разница? Ну, разрушили бы они цивилизацию, возникла бы другая. Смерть – часть жизни, разрушение – часть созидания. Невелика потеря.

– Тебе не нравится наша цивилизация?

– Дело не в том, нравится или нет. Просто с ее гибелью ничего бы кардинально не изменилось. Вот представь, допустим, сгорели бы все пленки со старыми фильмами. Ну, не только пленки – в цифровом виде тоже бы стерлись каким-то образом. Разве от этого бы исчезло кино? Или оно стало бы кардинально хуже или лучше?

– Ну, отдельные старые фильмы было бы очень жаль, – возражаю я, – подобного, возможно, уже никогда не снимут. Возьмем Линча, например. Линч меня вдохновляет.

– Но все это, старик, всего лишь привычные декорации. Чуть лучше, чуть хуже – не суть важно. – Стоит на своем Генрих. – Вот Орден, возможно, мог бы создать нечто кардинально новое.

– Что в них такого особенного? Верят в какую-то херню. Искусство им не интересно, наука не интересна.

– В том-то и дело, что вера их – херня только на первый взгляд. Адепты упрощенных монотеистических религий не случайно называли религии древних примитивными. Вроде бы налицо нестыковка: ведь у древних присутствует сложная космология с мириадами миров и действующих сил и сложным индивидуальным духовным путем для каждого. Но в том-то и дело, что все слишком гармонично.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, – увлеченно продолжает Генрих, – что проникнуть в их тайны под силу незаурядному человеческому уму. Но здесь ключевое слово – человеческому. Они не дают мгновенного освобождения, подлинного выхода за пределы нашей вселенной. Примитивный монотеизм же, напротив, представляет собой шикарный дзенский коан, загаданный всем сразу. Согласно их космологии, ты попадаешь из огромного полного чудес мира с его миллиардами звездных систем, неисчислимым количеством живых существ, сногсшибательным искусством… Куда? Правильно, или к чертям в котле вариться, или на облака на арфе струны перебирать. Концептуального отличия нет. Что то, что то невероятно однообразно. И попадаешь ты не на год, не на сто лет, и даже, блядь, не на миллиард, а навсегда. На вечность. Это настолько абсурдно, что не может не вызывать восхищения.

– Не думаю, что без них мы будем страдать от недостатка абсурдности, – говорю я, – как-никак, эпоха Хаоса за окном, дружище.

– Во славу Хаоса! – поднимает свой бокал Генрих.

После того, как он был принят в штат конторы, Винс узнал много нового об окружающем мире. Но все равно загадок вокруг как будто бы и не убавилось. Он нередко чувствовал, что вот здесь, рядом, происходит что-то неправильное, чего быть ну никак не должно. Начнем со старух. Существовали правильные старухи. Это многочисленные бабушки, пекущие своим внукам вкусные пирожки, престарелые женщины-профессора, читающие студентам лекции, преисполненные сарказма и своеобразного юмора, пожилые медсестры в больницах, научившиеся воистину виртуозно колоть шприцем в задницу и иголкой в палец. Были даже интересные. С одной из таких Винс встретился около полуночи на остановке и всю ночь пил пиво, общаясь на тему язычества и древних знаний. С другой он ехал в поезде. Его соседка по купе рисовала в тетради линии, значение которых было ведомо ей одной, заговорщицки улыбалась и что-то рассказывала. Что-то такое, казавшееся преисполненным глубокого смысла, но, если вдуматься, казавшееся полнейшим несвязным бредом. Видимо, этот посыл не предусматривал задействования рационального мышления. Но наряду с этими старухами были и неправильные. Они сидели на лавочках, не меняясь внешне за десятки лет, в любую погоду. Все с ними здоровались, хотя никто не знал, как их зовут. А вот они всех знали. И наблюдали за всеми.

Кроме старух были и другие. Улыбающиеся, пышущие здоровьем трезвые люди в старомодной залатанной одежде, подчас босиком или в лаптях, которые ходили по переходам метро, сидели на станциях. Винсент регулярно встречал их в подземке, хотя никогда не видел на поверхности. Они никуда не ездили, просто сидели или ходили, смотрели на пассажиров, а те прятали взгляд. Были еще странные персонажи, которые непонятно откуда брались на пьянках после рок-концертов и поэтических вечеров, а иногда и просто спонтанных посиделках ночью в каком-нибудь дворе или сквере. Они вели себя эксцентрично, рассказывали какую-то чушь и в какой-то момент исчезали бесследно, как будто их и не было. И никто обычно не помнил, как они выглядят. Во всех этих людях было что-то чужое, неправильное, неуместное. Кто они все? Инопланетяне? Случайные сбои в матрице? Пришельцы из параллельных вселенных? Кто знает.

Винсент до сих пор не мог понять, является ли все вышеописанное явлениями одного порядка, или же это совершенно не связанные между собой феномены, объединяемые сознанием в общую лжесхему благодаря несовместимости с привычным миром. Кто все эти люди, которые носят в карманах куски сырого мяса, распространяют знания об инопланетных языках, проповедуют псевдорелигии в подземных переходах, сворачивают самокрутки из древних пергаментов? Банальные сумасшедшие или существа из иных миров? Возможно, до сих пор непознанная часть нашей вселенной?

Когда первый восторг от погружения в мир магии и древних богов прошел, Винс понял, что Контора не в состоянии дать ответы на множество вопросов. И он вовсе не оказался посвященным во все тайны мира, и даже вряд ли в большую их часть. Взять хотя бы недавно исчезнувших соседей. Винсент не был с ними хорошо знаком. Это не удивительно – он никогда не стремился к общению с посторонними людьми лишь на том основании, что они проживают в соседнем доме. Исчезновение так бы и осталось для него незамеченным, если бы он случайно не узнал, что вся мебель в их жилище была прибита к потолку, а люстры стояли на полу вертикально. Что все это значило? Какой-то магический ритуал? Или по соседству с ним жили люди, на которых гравитация действовала наоборот – они не притягивались к земле, а наоборот – отталкивались от нее? Одной загадкой больше.

Винсент открыл ноутбук, изложил свои мысли на бумаге и отправил письмо Генриху. Если кто-то из его друзей мог хотя отчасти прояснить ситуацию, стоило сделать ставку на Генриха – мастера медитаций и неординарного мыслителя.

Однажды я решил проведать свою жилплощадь. Вернее, то место, где она была. Не скажу, что дело было в ностальгии. Я вспомнил весь этот шум, характерный для старых домов с тонкими стенами. Звуки проезжающих автомобилей, животные вопли и визги детей, дурашливо-слащавый голос обдолбанного педофила, который на потеху детишкам вещает что-то о капусте, морковке, борще и компоте. Все бытие соседей как на ладони, скучная жизнь, жизнь потомков черноголовых рабов из месопотамских мифов. Непрекращающийся словесный понос на разных языках: убогом русском, обезображенным словами-паразитами и неумелым употреблением мата, каком-то восточном наречии, когда разговаривают словно бы с хуем во рту, иногда на других. Соседи периодически менялись, но почему-то всегда это были жалкие летарии, потомки полуживотной расы, словно бы наш дом был проклят. Их немногие ущербные мысли словно бы не держались в голове, они вываливались изо рта, превращаясь в звуки: примитивную речь и смех. Раздражающий смех. Что может хуже неприятного тебе человека, который смеется. Одним словом, в Конторе мне жилось куда комфортнее. Но загадка с исчезнувшей квартирой оставалась нерешенной, и меня тянуло туда, как магнитом. Я зашел в бар, подкрепил силы хорошо прожаренным стейком и стаканчиком ракии, и отправился в путь.

***

Подъезд совсем не изменился. Те же битые стекла, шприцы и упаковки из-под какой-то аптечной дряни на подоконнике, рядом с ними – недопитый фанфурик настойки боярышника. Те же обшарпанные стены, те же накорябанные на них матюги, свастики, полумесяцы и шестиконечные звезды с надписями на арамейском (наверняка тоже матерными). Все та же дверь в мою квартиру. Дверь? Ее же еще недавно, блядь, здесь не было. Похоже, и замки не сменили. Я достаю ключи, но открыть не успеваю. Дверь распахивается сама. Из нее выходят двое молодчиков со свернутым ковром. Я замечаю что-то неестественное в их внешности, но что именно – не успеваю понять. Не обращая на меня ни малейшего внимания, они минуют меня и спускаются по лестнице. За ними выходят все новые и новые люди, неся с собой всякий хлам. Какие-то самовары, прялки, обитые железом сундуки, кочерги и метлы, старую глиняную посуду, плетеные кресла. Я не протестую, так как вещи явно не мои. Их выходит подряд человек двадцать пять. Что это за цыганский табор ко мне набился? В мою маленькую двухкомнатную квартирку, срок эксплуатации которой истек еще в прошлом веке. Впрочем, на цыган они не похожи.

Поток носильщиков иссякает, и я вхожу. Внутри нет практически ничего. Голые стены, даже двери с петель поснимали. Лишь на кухне стоит письменный стол, а за ним невысокого роста темноволосый человек, перебирающий какие-то бумаги. Он поднимает на меня глаза, и я понимаю, что не так было с остальными. Глаза у него совершенно неправильные. Инвертированные. То есть, глазные яблоки черные, зрачки белые. Сами глаза какого-то дикого светло-ржавого цвета.

– А вот и Вы, – говорит он с таким видом, будто у нас назначена встреча, – с возвращением. Спасибо за предоставленное помещение. Не волнуйтесь, Вашу мебель Вам вернут в целости и сохранности.

– А вы кто такие? – спрашиваю я.

– Мы, скажем так, наблюдатели. Наблюдаем и фиксируем историю цивилизаций. Храним материалы в своей, условно говоря, Небесной канцелярии. Мы наблюдали расцвет и гибель Гипербореи, Атлантиды, Лемурии и многих других культур, о которых нынешнему человечеству неизвестно. Созерцали Антарктиду до того, как она покрылась льдом, а также многие континенты, о которых ты не знаешь. Видели смену десятков цивилизаций на всех стадиях, от первобытного строя до рождения великих империй, от противостояния сверхдержав до превращения государств в атавизм и рождения глобального анархического сообщества. Ну, вот приблизительно как у вас сейчас это происходит.

– И нашу цивилизацию ждет гибель. Типа Евразия погрузиться в океан, а Гиперборея всплывет, или что-то вроде этого?

– Ну, что-то подобное обязательно произойдет. Но нескоро. Но в ближайшее время события вас ждут интереснейшие. Которые многие взгляды на мир должны перевернуть.

– И что вы делали у меня дома? Пришли уведомить о грядущем? Или лекцию по истории цивилизаций прочитать?

– Да нет, мы же наблюдатели, а не просветители. Просветители – это, скажем так, совсем другая контора. Просто здесь было удобно устроить наблюдательный пункт.

С этими словами человек с инвертированными глазами растворяется в воздухе.

Возможно, благодаря непривычно закрытым по причине наступающих холодов окнам, но в квартире Генриха почему-то пахло, как в палатке. Генрих вышел в туалет помочиться и ощутил там запах костра. Ему захотелось пойти погулять по ночному городу. Кроме того, возникло чувство приближения чего-то волшебного. А дом – это не место для чудес. Дома должно быть спокойно и уютно.

Выйдя во двор, Генрих увидел на скамейке пьяницу Михалыча. Тот неспешно вливал в себя настойку боярышника, глядя на звезды сквозь просветы в ветвях деревьев. Генрих присел рядом.

– Здорово, Михалыч!

– Здорово.

– Похоже, мне тоже сегодня неплохо бы выпить. Пить ночью – это кайф. Чувствуешь ни с чем не сравнимое спокойствие.

– Так что мешает?

– Мне не нравится, что когда я много выпью, то наутро ничего не помню. Кажется, что со мной происходило что-то интересное, но от этого не остается ничего, кроме головной боли.

– Так а как ты думаешь, почему так? – спрашивает Михалыч.

– Столкновение с самим собой. Как и во сне. Алкоголь высвобождает из подсознания истинное Я, и мы его пугаемся. Ничто так не пугает человека, как его истинная природа.

– Хуйня все это, братан. Нам специально стирают память.

– Кто стирает?

– Мне ж, бля, откуда знать? Если и знал, не вспомнил бы – стерли все.

– И ничего не остается? Никаких следов?

– Да что-то остается такое. Воспоминание о чем-то светлом. Под боярой особенно когда.

– Давай проэксперементируем, – предлагает Генрих.

Они идут в круглосуточную аптеку и заказывают несколько фанфуриков настойки боярышника. Возвращаются на скамейку, некоторое время молча пьют, глядя на звезды. Генрих любит пить вот так, спокойно, без лишнего шума. Еще со студенческих лет, когда он с недоумением взирал на беснующихся сокурсников. Особенно его изумляли идиотские игры, вроде расставить стопки по ступеням и подниматься, выпивая. Это напоминало японскую легенду о том, как бог ветра убил чудовище, выставив для него на постаментах выпивку, а затем отрубив все восемь голов. Генрих не хотел повторить судьбу чудовища, а ведь у него было даже не восемь голов, а всего одна.

Синхронно, не сговариваясь, они поднимаются и шагают в сторону станции метро. У входа в подземку встречают пожилого бородатого мужика, который бьет бутылкой из-под пива в огромную, величиной с бубен, консервную банку и поет “we will, we will rock you”. Они знакомятся, мужик представляется Никодимом. Все берут по пиву, пьют, разговаривая о древнем рок-н-ролле. Затем Никодим возобновляет “концерт” и ведет их за собой.

Компания подходит ко входу в подвал старого полуразрушенного здания. В таких обычно нет ничего, кроме мусора. Иногда там живут бомжи. Они спускаются и входят внутрь. Там их ожидает огромный ярко освещенный зал. Сбоку стоит стол с обильными закусками. По залу вальсируют пары. Все веселы и пьяны. Генрих вспоминает истории о холмах, входя внутрь которых люди попадали в мир фэйри.

– Вот оно, – говорит Михалыч. Вот сюда-то я регулярно под боярой и забредаю. Хорошо здесь. Жаль только, что назавтра опять нихуя помнить не буду.

Генрих понимает, что ничего не помнить на утро – не худший из возможных исходов. Некоторые как раз все помнят, вот только “завтра” у них наступает лет эдак через сто-двести. И они сходят с ума, будучи вброшенными в совершенно чуждый дискурс.

Исчезающие квартиры, загадочные наблюдатели, разгуливающие по городу мантикоры и единороги, открытые магические стычки на улицах. Человека начала XXI века подобное повергло бы в шок и заставило задуматься о собственной психической адекватности. В наши дни это воспринимается не то чтобы как должное, но как-то спокойнее. Мир изменился. Сдвинулся, как писал классик американской литературы Стивен Кинг.

Еще в XX веке установленный между жителями земли Договор, обеспечивающий размеренную обывательскую жизнь во вселенной со стабильными физическими законами, стал рушиться. Принципы, на которых был выстроен это мир, уничтожались один за другим. Началось все с иллюзии полезного труда. Люди в основной массе еще долго продолжали по инерции рвать жопу на работе и лихорадочно пытаться сделать все в установленный ограниченный срок. Но к некоторым стало приходить понимание того, что в мире практически нет ничего срочного. Существовали отдельные профессии – врачи, спасатели – в деятельности которых промедление действительно было смерти подобно. Для всех же остальных темп работ не имел не то что глобального цивилизационного, но и вообще никакого значения. Ну, какая, блядь, разница, сделаешь ты сто гаек на заводе или сто двадцать? Или не сделаешь вообще ни одной? Цивилизация от этого не рухнет. И вообще мало кто пострадает. Разве что хозяин завода получит немного меньше денег, но деньги – вещь виртуальная, чистый вымысел.

Далее в тартарары последовала так называемая “научная картина мира". С введением всеобщего образования и, позднее, изобретением Интернета, люди получили доступ к практически неограниченному количеству информации разного рода. Это привело к забавному парадоксу. Значительная часть общества отвергла официальную науку, причем различные группы – по прямо противоположным причинам. Более глупое большинство – из-за недостатка понимания. По их мнению, ученые занимались непонятной и никому не нужной поебенью абсолютно без толку, расходуя на это неоправданно большие суммы. В случае же интеллектуального меньшинства причиной послужил переизбыток понимания. Интеллектуалы осознали, что наука не в состоянии дать полного описания мира, а просто занимается разработкой моделей, более или менее точно описывающих частные регулярно повторяющиеся явления. В этом плане был куда привлекательней, скажем, дзен-буддизм, позволяющий без закупки дорогостоящего оборудования и штудирования тысяч фолиантов понять абсолютно все.

В мире менялось многое. Казавшиеся незыблемыми политические системы рушились либо превращались в нечто совсем уж сюрреалистическое. Времена года исчезали, погода становилась непредсказуемой. Особенно изумительным феноменом было так называемое сумасшествие машин. Нет, вовсе не компьютерный бунт, описанный фантастами XX века. С компьютерами ничего не случилось, они продолжали служить нам верой и правдой. Обслуживающие роботы тоже исправно выполняли свои задачи. Но начали неведомо откуда возникать совершенно дикие механизмы, назначение которых не всегда было ясным. Некоторые из них периодически включались в окрестностях моего дома. Этим вечером я вышел во двор, присел на скамейку и закурил, вслушиваясь в их мерный гул. Вскоре ко мне подошел Фидель. В руках у него была свежеоткрытая бутылка портвейна с портретом Эрнесто Гевары.

– Все занимаешься революцией? – спрашиваю я.

– Да нет, давно завязал. Борьба за свободу и торжество анархических идей была актуальна веке эдак в XIX – XX. В наши дни революция идет сама по себе, мне в ней ловить нечего.

– То есть, окружающий мир тебя уже устраивает?

– В принципе, когда никакой хуйни не происходит, здесь как на курорте.

Мы сидим на скамейке и пьем портвейн наблюдая за работой небольшого автоматизированного заводика по производству биороботов. Периодически партии полуживого товара появляются из его нутра. Они отличаются между собой одеждой, цветом кожи и волос, половой принадлежностью, но есть в них нечто общее: пустота глаз, скучное выражение лица, скованность движений.

– Как думаешь, для кого их производят в таком количестве? – спрашиваю я.

– Некорректный вопрос. Это раньше звезды зажигали, потому что это кому-нибудь нужно. Сейчас они зажигаются сами по себе.

– То есть, биороботов производят просто чтобы были? А как думаешь, сколько их сейчас ходит по улицам?

– Да откуда мне знать, – отвечает Фидель, – внешне они практически неотличимы от обычных обывателей.

– Согласен. Ну, да и черт с ними. Это, в конце концов, всего лишь элемент декораций.

“Я планировал свою жизнь совершенно иначе. Думал – буду мотаться по жарким странам с печатной машинкой и бутылями с дешевым вином в чемодане, пробовать местные наркотики, пока не сдохну от какого-то из них или пока меня не прирежут вспыльчивые местные. Реально же я редко выезжаю за пределы города – и здесь загадок хватает выше крыши”. – Думает Винсент, сидя за компьютером. Приходит письмо от Генриха. Тот пишет:

“Привет, Винс. Все эти загадочные персонажи, о которых ты говоришь – порождения так называемой планетарной Системы № 2. Система № 1 (она же Планетарный Эгрегор) существовала изначально со дня рождения Земли. Изначально она, строго говоря, из системой-то и не была, так как вмещала в себя одно единственное планетарное сознание. Потом, с зарождением жизни, это уже было объединенное сознание, включающее в себя сознания всех растений, животных, колоний насекомых, грибов, духов, богов и прочих. Все эти существа и сущности жили и осознавали мир сами по себе, и в то же время существовали в рамках Системы № 1, объединенные в общее планетарное сознание, и создающие мир таким, каким мы привыкли его воспринимать. Это длилось миллиарды лет, пока не наступил XX век. И люди создали Систему № 2, систему в системе. Безусловно, Система № 1 сама по себя включала в себя много подсистем, однако они все были ее частью. Система № 2 представляет собой нечто обособленное, отчасти отдельное.

Все началось, как уже было сказано, в XX веке. Первыми кирпичиками в здании Системы № 2 послужили давно известные людям изобретения. В частности, почта, которой они пользовались в течение многих веков. Но если до этого почта была просто средством связи между близкими людьми и деловыми партнерами, то люди XX века стали использовать ее для связи между совершенно незнакомыми людьми – появились так называемые друзья по переписке, по почте стали продаваться товары. Телефоны стали использоваться опять-таки для продаж, для заказа услуг. Затем появилось телевидение, и люди окончательно погрузились в новый виртуальный мир. Мир, созданный ими вне Системы № 1, не подчиняющийся ее законам. Мир, в котором они оказались вместе со множеством незнакомых людей. Если мир литературы позволял каждому человеку погрузиться в свою собственную свежесотворенную вселенную, которую он создавал для себя и только для себя при помощи автора, то телевидение затянуло сотни миллионов людей во вселенную, созданную для них другими людьми. Апогеем стал Интернет, с изобретением которого каждый мог окончательно выключиться из былых социальных взаимодействий и вести исключительно сетевую жизнь. И здесь начинается самое интересное. Если бы все произошло как в популярных в том же XX веке фантастических романах, и человечество действительно ушло бы в виртуальную реальность, системы бы либо разделились, либо Система № 2 стала бы новой органичной составной частью Системы № 1. Но большинство людей продолжили жить в рамках обеих, и начались конфликты. Системы стали, грубо говоря, глючить и создавать нечто, для нас непостижимое”.

Винсента всегда озадачивало некая противоречивость, которую он неоднократно замечал в своем товарище. Генрих умудрялся сочетать в себе глубокий мистицизм и тягу к сугубо научному мировоззрению, попеременно проявляя то исключительно рациональный, то исключительно иррациональный подход. Вещи не сказать, что несовместимые, но, скажем, внутри самого Винса, да и Варга, они прошли некий синтез, сформировав гармоничное усредненное мировозрение. В каждом из них были маг и ученый в приблизительно равных пропорциях. Генрих же был человеком науки и магом попеременно. Даже не магом, а каким-то дзенским безумцем.

Приходит новое письмо, с адреса Землеченко. Рассылка сразу на десятки адресов. Что это, приглашение на какое-то торжественное мероприятие? Уведомление о роспуск е Конторы? Шеф практически никогда не общался с рядовыми работниками лично, предавая при необходимости информацию через глав отделов. Насколько было известно Винсенту, он вообще не вникал в повседневные заботы организации, отвечая исключительно за векторы развития и ключевые стратегические решения. В письме написано следующее:

“Дамы и господа, в городе нечто происходит. Нехарактерное для Нью-Вавилона, нехарактерное для современного мира в целом. В приложенных файлах задания для каждого из вас, просьба выехать на места как можно раньше”.

Винсент открывает свой файл и читает: “Квартал красных фонарей. Улица Жанны д’Арк, 69. Бывшее здание публичного дома “Самаритяночка”. Нефилим".

Ознакомившись с материалами задания, Генрих ничуть не удивился. Этой ночью он видел во сне красивую китайскую девушку с цветком лотоса в одной руке и плетеной корзиной, полной трав и цветов, в другой. Девушка двигалась вдоль горной тропы, не касаясь ногами земли. Временами, она оборачивалась и протягивала в направлении следовавшего за ней Генриха руку с лотосом. Они двигались к вершине высокой горы, и по мере приближения к ней луна на небе становилась все больше и больше.

Генрих был готов к тому, что в этот день произойдет что-то важное. И, судя по всему, это произошло. На окраине города одетый в кашаю человек с бритой головой и без обуви, по словам очевидцев, плавно спустился с неба и неспешно вошел по улицам. Он тащил за собой на веревочке вязанку золотых баранок, за бряцающей связкой увязалась стая бродячих псов. Со временем стая росла, и вскоре небесного пришельца сопровождало около сотни собак. Один студент, увидев это, сошел с ума, вообразив, что их лай вскоре войдет в резонанс и разрушит город.

Конечной точкой путешествия загадочного предводителя псов в монашеском одеянии служил огромный бар в центре Нью-Вавилона. Он эффектно прошествовал ко входу по поверхности реки, ступая по воде, словно посуху. Собаки плыли вокруг него, образовав некое подобие живого острова. Войдя туда, он расставил по столам невесть откуда взявшиеся миски, налил в них бурбон и коньяк, и псы расселись на стульях, неспешно лакая угощение. Персонал и посетители, словно по команде, разом покинули здание, оставив собак пировать.

Генрих входит в бар и кланяется. Монах смотрит на него и хлопает в ладоши.

– Как твое имя? – спрашивает Генрих.

– У меня нет имени, – отвечает предводитель псов, – имена есть только в мире, который придумали люди. Допустим, коты не дают друг другу имен. Они и так друг друга прекрасно различают.

Монах улыбаясь идет к бару, берет две огромных бутыли виски и обходит бар кругом, обновляя пойло в собачьих мисках.

– Зачем ты пришел? – интересуется Генрих.

– Я пришел, чтобы над вами смеяться. Вы ничего не понимаете. Вы различаете дух и материю и бесконечно спорите, что первично, исписывая тысячи страниц, издавая тома всяких глупостей. Вы разделяете смерть (подходит к одному из псов, достает из-под полы одеяния кинжал, перерезает ему горло и смотрит, как кровь стекает по столу на пол) и жизнь (достает из рукава веер, бьет по голове мертвое животное, рана на горле затягивается, пес воскресает и радостно лает).

– Ты будешь нас просвещать?

– Нет, я же сказал – я буду над вами смеяться. А у кого хватит смелости, те будут праздновать вместе со мной. А теперь – спокойной ночи. – Монах подходит к висящей на стене сумке и залазит в нее.

Собаки оборачиваются в сторону Генриха, скалят зубы и рычат.

“Как сказал бы персонаж одного фильма начала XXI века, я словно бы вляпался в какой-то сраный мультфильм. Точнее, в дзенский коэн”, – думает Генрих и покидает бар.

Согласно преданиям, нефилим явились в мир незадолго до потопа. Будучи плодом смешения между ангелами и людьми, они владели знаниями, равными жителям небес, но были близки к людям. Нефилим научили человечество ремеслам, наукам, магии, в кратчайший срок подняв цивилизацию на качественно новым уровень. Это разгневало Бога, который жестоко отомстил потомкам ангелов и людей, заточив их до Страшного Суда. Не в меру же продвинувшееся в развитии человечество он смыл потопом.

Следуя полученному заданию, Винсент прибыл туда, где не так давно располагался популярный в Нью-Вавилоне бордель “Самаритяночка”. Недавно, буквально за одну ночь, на его месте возникло новое здание. В первые несколько часов от зевак не было отбоя. Но затем с отдельными праздно глазеющими стали происходить несчастья. У них ни с того ни с сего вытекали глаза, разрывались внутренности, появлялись симптомы бубонной чумы и проказы. В конце концов, пространство перед бывшим борделем опустело.

Новое здание напоминало громадный богато украшенный православный собор. Только место крестов на куполах занимали золотые изваяния обнаженных женщин с крыльями. Надпись над входом в храм сообщала, что здесь располагается церковь Марии Магдалины. Винс вошел внутрь и оказался в огромном зале с фонтанами. Из фонтана в центре зала лилась чистая вода, из остальных – разные сорта вин. Бывшие “жрицы любви” (теперь, возможно, повышенные в статусе до просто жриц), облаченные в белые туники, возлежали то тут, то там на коврах с золотыми кубками в руках.

В дальнем конце зала стоял трон, на котором восседала красивая женщина высокого роста. Винсент подошел к ней и представился.

– Меня зовут Ревекка, – сказала женщина, – и я явилась на Землю продолжить дело, начатое предшественниками.

– Но разве Бог не запретил связи между ангелами и смертными? – Спросил Винсент. – И разве он жестоко не карает за это?

– Как верно подметил ваш мудрец Ницше, Бог умер. Соответственно, эра веры потихоньку уступает место эре просвещения. Первые нефилим дали людям многое – оружие, механизмы, знания о космосе, но они не принесли главного – благодати. Все их подарки оказались не столь и ценными, так как все это смертные могли взять и своими силами.

– А благодать нельзя прочувствовать самостоятельно?

– Теоретически можно, но это дело крайне сложное и трудоемкое, мало кому оно под силу. В других сферах прогресс достигается куда проще. Начиная с XIX века вы стремительно развивали науку, культуру. Но в плане массового слияния с Абсолютом не придумали ничего лучше музыки в стиле госпел. И то, если быть до конца откровенными, на самом деле ее придумал еще царь Давид в библейские времена.

– И ты дашь благодать всем?

– Еще бы. Разве не прекрасно, что то, что до недавних пор было привилегией монахов и отшельников станет достоянием блядей и уголовников? Вчерашние шлюхи станут одухотвореннее всех жителей тибетских монастырей. Да будет так. Аминь.

В деловом центре Нью-Вавилона на крыше самого высокого небоскреба приземлился дискообразный межпланетный корабль. На нем прибыли инопланетяне, объявившие себя расой богов. Об этом узнали не сразу. Даже в наш век чудес и возрожденной магии рядовые горожане редко поднимают головы к небу. А их сознание по-прежнему отфильтровывает все непривычное, прочно удерживая их в том маленьком скучном мирке, в котором они существуют.

Космические пришельцы приспособили для себя весь верхний этаж, на котором до этого располагался культурный центр какой-то ближневосточной страны. Каким-то способом, вероятно, при помощи сильного гипноза они обратили всех служащих центра в своих рабов. Собственно, от родных работников и дошли вести о происшедшем. Когда те не вернулись домой вовремя и перестали отвечать на звонки, их домочадцы отправились в центр на поиски. В итоге часть из них также была обращена в рабов, а часть выставлена взашей уже обращенными.

Обстановка чем-то напоминала арабскую сказку, несмотря на современную офисную мебель. Возможно, коврами с затейливым орнаментом, но скорее наличием смуглых рабов в чалмах, с опахалами в руках и безучастными лицами. Меня приняли сразу трое инопланетян, двое мужчин и женщина. Все высокого роста и со светлыми волосами. Женщину звали Астарта, мужчин – Энлиль и Озирис. Я представился, и они согласились ответить на все мои вопросы.

– Твоя организация – одна из немногих, уделяющих пристальное внимание традициям древности. Поэтому мы поговорим с тобой, - говорит Озирис.

– Зачем вы прибыли? – Спрашиваю я.

– Мы явились вернуть утраченное наследие. – Отвечает Астарта. – Помочь внукам Дажбога и Одина вспомнить своих предков.

– Это будет непросто в мире, где наследники богов забыли свое происхождение, смешавшись с существами с примитивным разумом, – говорит Озирис.

– Ты же знаешь, что изначально планету населяло два типа людей, – добавляет Энлиль, – прямые потомки богов и черноголовые рабы, полученные путем генетического изменения обезьяноподобных существ.

– Речь идет о духовном наследии? – спрашиваю я.

– Как о духовном так и о материальном. – Отвечает Астарта. – Мы оставили вам знания, оставили механизмы. Смешиваясь с рабами, вы деградировали, забыли, что знали, разучились считывать информацию, использовать оставленные вам машины.

– Что стало с машинами и носителями информации?

– Часть разрушена, часть лежит где-то без дела.

– Почему нам ничего о них не известно?

– Для работы с нашими технологиями необходимо использовать силу врил, – поясняет Астарта, – без нее они так же бесполезны для вас, как велосипед для безногого или книга на чужом языке для безграмотного.

– Вы поможете нам возродить утраченные способности?

– Мы вернем их тем, кому возможно, – говорит Озирис, – тем, чья кровь не достаточно испорчена смешением с обезьяноподобными летариями.

– А затем мы установим контроль над развитием, вернув власть старым богам, – добавляет Энлиль.

Мы собрались в Пчелином городе, в баре “The Cavern”. Уютно расположились за столиками с пивом. Привычный полумрак, портреты Black Sabbath и Led Zeppelin на стенах, красивый черный блюз. Словно бы последний островок старого доброго логичного мира. Даже гигантские пчелы-мутанты, летающие снаружи, уже кажутся чем-то совершенно обыденным. На фоне того, что мы видели в последние дни, так и есть. Мы делимся впечатлениями и все отчетливее понимаем, что миру, каким мы его знали, пришел конец. Генрих, как обычно, разбирается в происходящем лучше всех. Светлый ум, наполненный множеством знаний и закаленный медитациями. Он раскидывает все по полочкам:

– Работа человеческого сознания направлена на создание миров. Они образуются непрерывно. В часы так называемого бодрствования создается то, что мы называем явью. Тот самый материальный мир, в котором мы когда-то давным-давно, в наших древних воплощениях, договорились жить, и который с тех пор творим общими усилиями. В часы отдыха тела сознание продолжает работать. Те, кто способен к выходу на другие планы сознания, осознанно творят общие необычные миры (такие себе кружки по интересам, астрал-сообщества) или являются со-творцами постоянных обитателей иных вселенных. Все остальные во сне создают свои собственные недолговечные мирки, многие из которых существуют не более нескольких секунд. Тем не менее, все они имеют определенные законы, историю. Это можно расценивать как лишнее доказательство того, что бессмысленно говорить о начале мира. По крайней мере, это начало не обязательно совпадает с началом истории, ведь можно создать вселенную с уже готовой историей. Но это так, отступление. Вернемся к происходящему здесь и сейчас. Мы наблюдаем картину размытия границ между так называемой реальностью и так называемым вымыслом. Материальный план смешивается с тонким планом, на котором разворачиваются действия известных нам мифов. Грань, отделяющая фантазию от суровой действительности, перестала существовать. Хаос грядет. Что ж, дамы и господа, не вижу в этом ничего плохого.

– За хаос! – провозглашает тост Винс.

– И за фантазию, – поддерживаю я.

Из “The Cavern” мы отправились в Контору. Но добраться до места назначения нам было не суждено. Так как добираться было попросту некуда. Там, где еще недавно располагалась штаб-квартира нашей организации, мы обнаружили мегалитический комплекс. Такие строили в древности для наблюдения за небесными светилами и совершения загадочных ритуалов, подробные сведения о которых до нас не дошли. Среди камней гуляет ветер. Между каменными глыбами ходит какой-то слепой мужик. Он играет на цитре и что-то напевает на неизвестном языке.

– Всегда интересовало, откуда взялась эта традиция слепых бардов, – говорит Винс, – начиная от Гомера, и заканчивая украинскими кобзарями и легендарным японцем Себуцу. Наверно, им просто заняться было больше нечем?

– Нет, – отвечает Генрих, – у них есть своего рода преимущество. Визуальные впечатления не загромождают память, и остается уйма места для запоминания текстов. Зрячим приходилось чистить сознание, это не такая простая практика.

– Тем не менее, необходимая. Ни одному метафизику без нее не обойтись. Сложно найти в сознании место для божественного, когда там столько хлама, как у обывателя. – Говорю я.

– Это да, – соглашается Генрих, – ты либо идешь к высшим мирам, либо смотришь новости.

Возле находящегося в центре сооружения, напоминающего алтарь, мы встречаем Гримнира. Он стоит с закрытыми глазами, подставив ветру лицо. Его фигура с раскинутыми руками напоминает руну Альгиз.

– А где Контора? – спрашивает Винсент.

– Исчезла за ненадобностью. – отвечает Гримнир. – В многовековой борьбе между силами разрушения и созидания побеждает хаос. Противоречия стираются, разрушение и созидание объединяются в единый волшебный танец.

– Это конец цивилизации? – спрашивает Генрих.

– В том виде, в каком мы ее знали. Нас ждет много интересного. Приближение луны к Земле. Рождение расы гигантов. Ее магическое противостояние космическим силам. Падение луны на землю, глобальная катастрофа. Все выжившие наблюдают конец нашего мира. Столкновение Земли с Марсом и окончательная погибель всего живого. Схлопывание заледеневшей планетарной массы с Солнцем и миллиарды лет до взрыва и рождения нового мира из борьбы льда с огнем. А знаете, что самое забавное?

– Что? – спрашиваю я.

– То, что высокоразвитые инопланетные цивилизации из далеких галактик будут в полном шоке наблюдать за нашей сошедшей с ума солнечной системой. В которой перестали действовать законы астрофизики, и которая самим своим существованием бросает вызов здравому смыслу.

The End